Данцига сергеевича балдаев татуировки заключенных
На фото Д.С.Балдаев среди авторитетов зоны во время сбора материалов в ИТК № 9 строгого режима, поселок Горелово, Ленинградской области, 1989 год.
Автобиография
АвтобиографияПо подсчетам моего отца, крупнейшего бурятского фольклориста и этнографа Сергея Петровича Балдаева, только из его рода и из рода моей матери в застенках ОГПУ-НКВД, в ссылке и лагерях погибло 58 человек. Это были грамотные люди — медики, техники, землемеры, механизаторы, маркшейдеры, учителя.
По линиям отца и матери я происхожу из крещеных бурят-монголов, людей богатых, смелых, физически сильных. Мой дед по отцу Петр умер в девяносто шесть лет в Боханской тюрьме после допроса ленинским способом «физического убеждения>. А ведь он забавы ради носил на плечах по кругу свою лошадь-бегунца Хурдан-хара, которая однажды спасла ему жизнь, умчав от беглых каторжан Александровского централа.
Моя мать, Степанида Егоровна Бажичеева-Балдаева, была очень сильной и работящей. И смелостью ее Бог не обидел. Однажды, когда ей было 16 лет, она зимой с обозом в 60-70 саней возвращалась из Иркутска. Крестьяне, русские и бурят-монголы, после продажи сельхозпродукции были при деньгах. Внезапно на них напали с топорами беглые каторжники, совместно с поднадзорными поселянами, и стали отбирать у обозников деньги, одежду и лошадей. Моя мать, услышав шум, схватила двенадцатизарядный винчестер-полуавтомат. На нее кинулись два каторжника с топорами, и она расстреляла их в упор. Крикнув: «Мужики, вяжите их!> — она застрелила и третьего, пытавшегося бежать. Так были связаны и доставлены в Александровский централ более 20 преступников. Мать получила премию и всю до копейки отдала Бохан-скому двухклассному училищу, где когда-то училась.
Мои деды по договору с царской военной администрацией продавали зерно, овес и скот на провиантские склады Иркутска. В Русско-японскую войну они, вместе с другими состоятельными людьми, открыли бесплатные солдатские столовые на железнодорожных станциях Черем-хово и Усолье-Сибирское. В Гражданскую войну семью раскидало. Дядя Александр воевал на стороне красных, за участие в разгроме войск и пленении барона Унгерна был награжден золотым оружием; на эфесе его палаша прикрепили орден Красного Знамени. Также он получил от правительства молодой Монгольской Народной Республики орден Полярной Звезды. Младший мой дядя, Михаил, был награжден атаманом Семеновым за личную храбрость солдатским Георгием, а за взятие Читы — офицерским Георгиевским крестом. Когда при наступлении Пятой Красной Армии атаман Семенов ушел в Маньчжурию, дядя Михаил, набрав на складах Читы оружия, боеприпасов и провианта, ушел в Забайкальскую Муйскую долину охранять старательские артели. Оба дяди, как и их старший брат Петр, ни в чем не замешанный, были умерщвлены коммунистической властью. Когда отец в 60-х годах ходил в Улан-Удэнский КГБ с просьбой вернуть семье реликвию — золотое оружие — и орден Полярной Звезды, начальство ответило: «Вы что, этой шашкой хотите срубить головы работникам НКВД?>
Еще один мой дядя, Георгий, окончивший до революции Черемховское коммерческое училище, в ссылке в «Краслаге> работал главбухом «Спецлеса ГУЛАГа НКВД>. Раскулаченная семья дедушки Мирона (дяди матери) почти вся погибла в поселке Ирбейское Красноярского края от непосильной работы, голода и болезней. Комбед улуса Хохорска (30 пьяниц и лодырей) полностью разорил это очень богатое село в 120 дворов.
Сыном «врага народа> стал и я. Отец был арестован по доносу одного голодранца, ухаживавшего за моей матерью до ее замужества.
Нас с младшей сестрой поместили в детские дома. Мне повезло, я попал в детский дом имени Октябрьской революции в селе Икей Тулунского района Иркутской области. В нем находилось 156 детей «врагов народов>. Это были дети командного состава ОДВКА (Отдельной Дальневосточной Красной Армии) и Уральского военного округа, а также дети иркутской интеллигенции. Многие имели дворянское происхождение и совершенно свободно говорили на нескольких европейских языках.
Пионервожатые называли нас «враженята> и требовали говорить только по-русски, объясняя это тем, что иностранные языки вызывают антисоветские мысли.
Они проверяли всю нашу почту. Когда школа неожиданно для всех вышла по успеваемости на первое место, это не понравилось НКВД. К нам приехал «товарищ>, была сделана показательная переэкзаменовка, которую мы, дети «врагов народа>, выдержали с честью. После этого на собрании товарищ из НКВД сказал: «Вы поняли, как враги народа готовили своих детей и сколько они могут принести вреда нашему рабоче-крестьянскому государству. Но в высшие учебные заведения мы их не пустим!>
Все это происходило в 1938 году, когда отца осудили как проповедника русского царизма, потому что в 20-х годах в газетной статье он выступил за открытие русских школ наряду с бурят-монгольскими, за приобщение к русской культуре. Всю свою жизнь отец — ученый, ценимый самыми крупными деятелями науки, — подвижнически собирал сокровища бурят-монгольского фольклора, быта, родословные. Он был первым директором бурят-монгольской семилетки, окончил Московский институт народов Востока, учился в аспирантуре у академика Н. Я. Марра, который намеревался оставить его в институте на преподавательской работе. Но комбедовцы улуса Хохорска послали в Москву требование исключить отца как сына богатого человека. Помню, как вместе с отцом я был в Нарком-просе у Н. К. Крупской, отменившей исключение. Из института отец был вытребован через ЦИК ВКП(б) его близким товарищем, первым секретарем обкома ВКП(б) Бурят-Монгольской АССР, М. Н. Ербановым для организации в республике институтов, техникумов, школ. Ербанов, делегат «расстрельного> XVII съезда партии, был расстрелян в 1937 году. Выбивая признание, в НКВД ему переломали руки и ноги, сломали челюсть.
Отец говорил мне, что в переводе с санскрита слово «Россия> означает «экспериментальная страна или поле Сатаны>. Один сказитель-улэгирша говорил отцу: «В настоящее время чертям и дьяволам нечего бояться: раньше они опасались священников, шаманов, церквей, монастырей, мечетей, дацанов, а сейчас они в образе людей стали коммунистами, энкавэдэшниками, доносчиками (мелкие черти), комбедовцами>. В 1940 году отца освободили «за недоказанностью>. Дали ему квартиру на окраине Улан-Удэ, вернули кое-какую мебель, сильно попорченную (самые ценные вещи — меха, золото, серебряную посуду — не отдали), дали возможность работать. Но в 1948 году его вызвал первый секретарь ВКП(б) Бурят-Монгольской АССР, некто Кудрявцев (зять Г. М. Маленкова), который хотел воспользоваться авторитетом отца, чтобы расправиться с неугодными ему людьми. Он потребовал, чтобы отец написал разгромную статью на более чем 25 человек как на панмонголистов и одновременно низкопоклонников перед Западом. В этом списке было всего 5-6 бурят-монголов, остальные — русские, украинцы, евреи, татары. Этот мнимый «интернационализм> был явно провокационным, сеял семена национальной розни, с помощью которой коммунисты хотели вечно «разделять и властвовать>. Уже во взрослой своей жизни я, бывая в разных республиках, в местах заключения по всей стране, видел всходы этой политики, обернувшейся в наши дни кровопролитием.
Отец отказался писать статью, и ему тут же напомнили, что он «враг народа>. В ту же ночь он уехал в Ленинград к своей старшей дочери (моей сестре), жене капитана 2-го ранга. У нее он — известный ученый и прожил без прописки два года, работая пильщиком дров в Гортопе, рабочим в столовой, сколачивая ящики на тарном складе, копая огороды у богатых дачников, разгружая вагоны. Но все свободное время отец проводил в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, занимаясь научной работой (билет в научный зал ему достал старый друг профессор М. К. Азадовский). Однажды я показал отцу копии татуировок зеков из «Крестов>, где я работал надзирателем, и отец сказал мне: «Сын мой, собирай татуировки, фольклор зеков, их асоциальные рисунки, ведь все это вместе с ними уйдет в могилу>. Он обучил меня методике собирания тюремного фольклора, а также приемам шифрования, необходимым в этом опасном деле.
Да, 33 года я — воспитанник детдома для детей «врагов народа>, не закончивший образование художник, участник Великой Отечественной войны — проработал в МВД. Все эти годы я собирал материал по языку и фольклору уголовной среды. Четырежды (благо билет бесплатный) ездил из Ленинграда до Владивостока, посетил десятки ИТЛ-ИТК, был в Средней Азии, на Кавказе, на Украине, на Севере, в Прибалтике (на Колыме не был). Все собранное мной я неоднократно пытался издать. Кое-что удалось: альбом «Татуированный Сталин>, подготовленный совместно с моим другом художником С. Т. Васильевым, вышел в Венгрии; тюремно-лагерный блатной словарь с татуировками — в издательстве «Края Москвы>; труд для служебного пользования — жаргон и татуировки — в УУР ГУВД ЛО. На меня доносили в КГБ, но там я получил неожиданную поддержку: по достоинству была оценена возможность легко определять по татуировкам год, место рождения, статью, название лагеря осужденного или разыскиваемого преступника, его конкретную личностную характеристику. Должен сказать, что за время службы в МВД, в Управлении уголовного розыска Санкт-Петербурга я поймал более трехсот воров, грабителей, убийц, насильников.
Но свой труд я предназначал не только для служебного пользования. Недаром по «моей> татуировке написана картина П. Белова «Беломорканал>. Все пережитое страной, как в зеркале, отразилось в тюремном и лагерном быте. Кривое ли это зеркало? Не думаю — несмотря на всю подчас наивность, суеверие или извращенность представлений зеков. Идеологическая ложь, искусно разжигаемые межнациональные конфликты, унижение людей и лишение их права на достойную жизнь, на само существование — грехи государства, которые в уголовной и тюремно-лагерной среде проступили страшными пятнами татуировок и жаргона, криминальных сюжетов и извращенных представлений о строении общества, нациях, социальных идеях.
Мы все долго жили при самом негодяйском авантюрно-бандитском правлении, и слава Богу, что оно медленно уходит, хотя еще продолжают нас душить всякого рода «паханы> и «паханчики>. И пока они не разделят между собой все созданное нашими дедами и отцами, они, похоже, не будут бороться с коррупцией и организованной преступностью.
Жаль — мне за семьдесят, но в то же время хорошо, что я сумел «зачерпнуть> из безвозвратно уходящего нашего рабского прошлого часть грязи и выставить все это «во всей красе> для будущих поколений.
P.s. 23 января 2005 года в 5 часов утра умер Данциг Сергеевич Балдаев, заслуженный сотрудник МВД, полковник, автор книг «Феня от А до Я» в двух томах, «Татуировки», «Проститутки для КГБ» и т.д. и т.д.
Из словаря блатного воровского жаргона
(Д.С.Балдаев, Москва, , 1997, в двух томах, тираж 10 тысяч экземпляров)
Базар фуфлометов — Государственная Дума РФ
Балаболка из психушки совка — депутат Госдумы РФ, дающий пустые обещания
Банка с пауками-скорпионами — 1. Конституционный суд РФ. 2. Госдума и правительство РФ.
Белая гвардия — злостные отказчики от работы в местах лишения свободы.
Ваучер выдать — громко при людях испортить воздух.
Венчание — суд, судебный процесс.
Вертухай — контролер, надзиратель, охранник в ИТУ.
В свете решений КПСС — об обесточенном ИТУ
В шаронку почирикать — жаловаться на свою горькую судьбу другому осужденному в местах заключения.
Гадюшник — 1. Воровской притон. 2. Отделение милиции. 3. Затрапезное питейное заведение, точка общепита.
Григорий Борисович — госбезопасность.
Доходяга — ослабевший, обессилевший человек.
Хун — 1. Незнакомый человек. 2. Венгр.
Хурал — то же, что сучий парламент — собрание заключенных-общественников.
Хушун — 1. Отдельно стоящий дом, строение. 2. Холм, покрытый лесом.
Русская татуировка в тюрьме и на воле
Подкаст “Вавилон Москва”, из архивной серии “Далеко от Москвы”, 2003 год.
В передаче – ветеран МВД, полковник Данциг Балдаев (1925–2005), собиратель и владелец уникального архива тюремных татуировок, автор альбома «Татуировки заключенных», и культуролог Алексей Плуцер-Сарно, автор предисловия к альбому. Корреспондентами Радио Свобода записаны свидетельства заключенных и правозащитников, работников правоохранительных органов, мастеров тату.
Далеко от Москвы. Русская татуировка в тюрьме и на воле
No media source currently available
Данциг Балдаев, автор архива тюремных татуировок: Я сейчас могу с вами разговаривать, а ведь за наши разговоры раньше и вы бы загремели, и я. Ну, я старый, меня бы сразу расстреляли, а вас. ну, самое меньшее – червонец получили бы.
Я посетил десятки колоний, в том числе лагеря военнопленных. Я приходил в комендатуру, там обыск: раздевают донага, а я смотрю татуировки. Память у меня хорошая, выходил в туалет и быстро перерисовывал, а после уже обрабатывал.
Я никогда не спрашивал у осужденного фамилию, имя, отчество, его бригаду, отряд: осужденный замыкался. Иногда даже приходилось в те годы, если очень хорошая татуировка, познакомлюсь, говорю: «Ребята, я татуировками интересуюсь». Они любят, когда татуировка хорошо сделана, когда похвалят: «Ну, слушай, это редкая татуировка». Лагерники любят выпить, ну и потом в результате они мне рассказывали. Страшные рассказы слышал, жуткие. У нормального человека шерсть дыбом поднялась бы. Вот я так добывал материалы. Человек без татуировки за человека не считался в местах заключения.
Николай Богунов, бывший заключенный, “авторитет”, Саратов: Я относился к блатным, два тюремных режима за плечами. Воровские зоны стали переделывать под «красные» зоны. Я два раза уезжал на тюремные режимки, вразрез шел с администрацией, неповиновение было. Поэтому при каждой ходке возрастал авторитет, и, соответственно, делал какую-то наколку, как тот же пропуск. Вот вы проходите через КПП, вам выписывают разовый пропуск. Вот так же и у меня было, я мог в какой-то круг определенный войти: не надо было бояться.
Каждый из «перстней» имеет свое значение: «Не подам руки ментам», «Свети ворам, а не ментам», «Полжизни свет, полжизни тьма», «Неисправимый», «Веселая жизнь», «Несчастливый», «Лучше быть в рядах СС, чем рабом КПСС». Это церковь, тут купола, сколько я отсидел: раз, два, три, четыре, пять. Но это не все. Я в общей сложности сижу двадцатый год. Люди сидели старые, мы-то начинали. я вот начал с 1981 года сидеть, мне было 15 лет. Кто уже с особого режима ехали, по 30 лет, по 40 лет отсидели, все были в этих «тутырах». Некоторые из них вообще всю жизнь не выходили на свободу.
Леонид Моисеев, пенсионер, бывший сотрудник МВД: Наколки полагались в свое время не только авторитетам, но и низшим кастам заключенных. У насильника – погибшие розы, ангел со сломанными крыльями или сердце, пробитое поломанной стрелой. Многие блатные носят так называемые «погоны». За это в колониях наказывают, «погоны», как правило, носили эсэсовскую тематику. Это в основном люди, которые долгое время были в помещении камерного типа, они подчеркивают полную отстраненность от администрации, нежелание сотрудничать с тюремщиками.
Алексей Плуцер-Сарно, культуролог: Есть тюремные татуировки, относящиеся к будущему человека. Есть татуировки, относящиеся к прошлому. Есть татуировки, которые должны влиять на настоящее. Основной тип татуировок, который влияет на настоящее, – это так называемые «послания в зону». Воровской мир очень осторожно относится к письменности на бумаге, и вор в законе, когда хочет послать в зону важное послание, выкалывает его на собственном теле. Вор специально совершает преступление по определенной статье, чтобы попасть в определенную зону и послание донести до воровской сходки.
Еще один тип татуировки, относящейся к настоящему, – это так называемый автограф, когда на теле человека написано его имя, некий знак или просто крестик. Этот тип татуировки близок к молитве: человек произносит свое имя, которое должен услышать мир, а на деле он обращается к потусторонним силам.
Татуировки, относящиеся к прошлому, – биография вора в законе, своего рода мундир. Это может быть охарактеризовано как своего рода коллективная память воровского сообщества. И третий тип татуировок – относящиеся к будущему. Заговоры типа «Храни раба твоего» могут на воровском языке звучать совершенно иначе.
Имя какого-нибудь вождя, вытатуированное на теле вора, является аббревиатурой, когда первая буква фамилии, скажем, первого президента означает неприличное слово. Подтекст этой татуировки совершенно не политический.
«Любовные» тату – это тоже статусные татуировки. Их два типа: татуировки проституток, и татуировки так называемых «чуханов», или «чмо», опущенных, мужчин-заключенных, которые в зоне выполняют функцию женщины. Это не проститутки, их статус ниже. Проститутки тоже часть воровского мира, они выполняют определенную работу. На их тело наносятся татуировки, которые людьми, не знакомыми с воровским миром, воспринимаются как любовные. На самом деле это знак, который означает профессиональную принадлежность, опыт работы, заслуги. Все это опять же оказывается своего рода женским мундиром, с орденами и регалиями.
Данциг Балдаев: Меня шокировали шовинистические и националистические татуировки. Особенно антисемитские. Они настолько ядовиты, настолько ехидны, настолько подлые. И шовинистические русские татуировки против национальных меньшинств. Те, в свою очередь, тоже отвечали. Сколько бы я ни собирал среди нерусских татуировки националистического характера, они русских именуют только свиньями. Делалось это ночью, наказывали, особенно за антисоветские татуировки, которые были с изображением вождей с подписями: «Наша Госдума думает задницей». Я, конечно, не стеснялся. Если есть мат, мат пишу. Материал должен быть честный.
Евгений Меркулов, начальник Елецкой пересыльной тюрьмы: В основном татуировались люди, которые прошли много колоний, Сибирь прошли, не одну зону топтали, «в зоне чалились». Художнику-татуировщику могут «предъявить». Если не ту татуировку наколол, то могли на счетчик поставить. Обиженный, опущенный, «проткнутый» – если провинился перед уголовным миром, делали татуировку на лице в виде розочки.
Конец 70-х – начало 80-х. Многие татуировки относились к элите преступного мира. Есть положительной направленности, желают побыстрее освободиться. А которым терять нечего, статьи тяжелые, по 15, 10 лет, они были закрыты, придерживались воровских традиций. Эти группировки отрицательной направленности, которые могли противодействовать администрации, татуировали на левом предплечье, на груди оскаленную пасть льва, тигра, что означает угрозу администрации, неподчинение. Где-то в 1984–85 году, когда за средней тяжести преступления люди шли в колонии усиленного режима, деревенские, все подряд татуировали. Видя, что татуировка имеет вес, начинают: крест во всю грудь, во всю спину горный орел. Пошла молодежь с драконами, татуировали драконов, чего никогда не было.
Нанесение татуировок считалось грубым нарушением режима. Мне приходилось, будучи еще лейтенантом, ночью накрывать специалистов, изымать у них машинку. Я слышал от старших товарищей, что если свежую татуировку находили в тюрьме, то обязательно ее или прижигали, или вырезали.
Марк Гольдман, правозащитник, Липецк: Я два раза находился в лагерях. У меня была статья 58-10, 11, антисоветская агитация, пропаганда. Среди политических были люди, которые немножко примыкали то ли к «ворам», то ли к «сукам», была такая масть, небольшой процент. Наколки среди политических не котировались. Достигли они пика в сталинских лагерях, поскольку уголовники, воры в законе наколками определяли принадлежность к своему сообществу. Наколоть на лбу «Раб КПСС» определяло протест человека против режима. Когда человек на лбу выкалывает «Раб КПСС», с такой наколкой его выпустить не могли, и даже на свидания не пускали. В лагере были три масти: «воры», «суки» и «мужики». Политические относились к категории «мужиков». Их называли «мужик колымский», «мужик, ломом подпоясанный» или «мужик набушлаченный». Это человек, который старался всем противостоять, насилию и со стороны «сук», и со стороны «воров», но сам он не был агрессивным. Принадлежность к касте «мужиков» и свою независимость они демонстрировали наколками.
Алексей Плуцер-Сарно, культуролог: Сообщество людей, находящихся в зоне, в значительной степени лишено письменности и вещественности. Один вор другого не может наградить орденом. Награда выкалывается на теле, тело профессионального вора в законе – мундир с орденами, на его теле нанесены его регалии, его жизнь, где сидел, за что, воровские специальности. Тело вора в законе – это его воровской паспорт, автобиография, за истинность которой он отвечает жизнью. В классические времена, если вор наколет татуировку, не соответствующую действительности, это каралось смертью.
В 1941–45 году произошел непоправимый перелом. Во время Великой Отечественной войны огромное количество воров, которые по воровским законам не имели права сотрудничать с государством, занимать должности, служить в армии, вообще где-либо служить, вынуждены были пойти на фронт, их отправляли туда из лагерей, часто насильно. И с точки зрения воровских законов, эти воры вместе с их татуировками оказались вне закона, оказались так называемыми «суками», «ссученными». Таких «ссученных» оказались миллионы, и воровской мир после 1945 года, после демобилизации, был расколот, началась так называемая страшная «сучья война», которая продолжалась много лет. Законы в воровском мире изменились. Сейчас больше свободы в нанесении татуировок, меньше кар за нанесение ложных татуировок.
Александр Сидоров, майор внутренней службы, Ростов, исследователь тюремной антропологии: Раньше уголовники были отсечены от власти, такой мафии не было в советское время, это было практически невозможно. Воровской закон запрещал общаться с ментами, с чиновниками, подкупать кого-либо. Вор сам по себе, власть сама по себе. Бывало, убивали за неправильные наколки, срезали, стирали наждаком. Сейчас это меняется. Многие воры в бизнес пошли. Поэтому наколка теряет свой смысл как символика принадлежности к уголовному миру. Многие прикидывают, что могут вернуться, раскрутиться, идти куда-то наверх, а идти с наколками типа «Свети вору, а не прокурору». Сейчас существует понятие в зонах: за наколку нет ответа.
Алексей Плуцер-Сарно, культуролог: Второе по количеству татуировок социальное пространство после воровского мира – Советская армия и доблестный Военно-морской флот. Такое количество татуировок, наносимых там, связано с тем, что в начале 60-х годов из-за недостачи призывников разрешили призыв людей, побывавших в зонах. Последствия были катастрофические. Если Советская армия до 60-х годов в значительной степени не знала, что такое «дедовщина», неуставные отношения, татуировки, насилие, пытки и прочие прелести, пришедшие из воровского мира, то армия с 60-х годов уже не подлежит реформированию, по-прежнему царят воровские законы, которые были введены зэками. Я в 1982–83 году служил на Северном флоте, в отдельном десантном батальоне морской авиации, и когда лежал в Североморске в госпитале, был свидетелем нанесения «увечий» на тела матросов. Кроме традиционных армейских татуировок, которые наносятся на плечевую часть руки, на грудь (в частности, группа крови), есть несколько типов распространенных татуировок, которые наносятся на пенис и которые являются своего рода заговорами, дающими их носителю особое качество мужской силы. К татуировкам обычно полагается еще несколько «увечий», наносимых на член.
Андрей Дружинин, воин-афганец, Улан-Удэ: Наколка у меня в виде орла, нарисованы годы службы по мусульманскому календарю. Служили в этой стране, и чтобы осталась память. Ну, это было в юности, естественно. Какой-то след должен остаться, раз на теле нет ранений. Ну, видимо, наколки в экстремальных условиях присутствуют. Дух поддерживают, в устрашение, или успокоение и поддержка. В основном группу крови в районе сердца старались выколоть, чтобы при медицинской помощи знали.
Ольга Сараева, прапорщик женской колонии, Самара: Меня потрясла тюремная татуировка во все тело. Была как короткий рукав, на руке заканчивалась, и как кончается платье, чуть выше колена. Молодая женщина, года, наверное, 22.
Андрей Лисицкий, студент: Знакомый любит, у него много татуировок. Он делает их раз в полгода. Начинал с обложки любимой группы Bad Manners, потом у него был кельтский узор, потом сделал что-то наподобие дракона.
Алексей Плуцер-Сарно, культуролог: Сегодняшняя мода в области татуировок заимствует все, как и воровской мир оказывается заимствованным в бардовской песне, в романах массовых писателей. Воровской мир проникает в моду, в светские татуировки, которые наносят молодые мальчики. Воровская мода сначала оказывается взятой на вооружение дизайнером или владельцем элитного салона тату, а затем становится общим достоянием масс, откуда на самом деле и вышла.
Сергей Потекин, мастер тату, Москва: Тюремные татуировки к тому, чем я занимаюсь, имеют очень далекое отношение. Люди, которые делают татуировки? Да какие угодно люди. Кто угодно может сделать татуировку. На одной татуировке мало кто останавливается. Если сделал одну татуировку, то велика вероятность того, что сделаешь вторую, третью.
Алексей Плуцер-Сарно, культуролог: Сегодняшние татуировки, которыми покрыты заключенные, – а в нашей стране через тюрьмы прошло, как известно, около половины населения, – имеют древнюю историю и восходят к магическим ритуалам, к представлению о мире как о сложно устроенном тексте. Пару миллионов лет назад человек воспринимал собственное тело как послание богов, то есть сам человек оказывался лишь письмом в руках Господних. И его тело, поверхность его кожи, испещренной знаками, татуировками, – это часть Книги жизни, божественной книги, на которую нанесены триллионы сложнейших текстов. Татуировки – это не что-то уникальное. Тело любого человека покрыто сложными знаками. Часы, браслет, кольцо, галстук – это тексты, посылаемые одним человеком другому. Мужчина, который на теле пишет имя любимой женщины, указывает, что его отношение к ней – не что-то мимолетное, а имя, которое умрет вместе с ним. Это попытка влиять на отношения, записав их в Книгу бессмертной жизни.
Подписывайтесь на «Вавилон Москва» на сайте Радио Свобода